Почему музеи оказались в центре общественных баталий, от чего зависит их свобода, какого музея нам не хватает и когда закончится “пауза” в обмене музейными выставками между Россией и США? Об этом на “Деловом завтраке” “РГ” размышляет четырнадцатый директор Государственного Эрмитажа Михаил Пиотровский.
У всех свежи в памяти страсти вокруг эффективности вузов, потом и пяти научно-исследовательских институтов, относящихся к министерству культуры. Сейчас директора музеев России живут в ожидании, что им объявят критерии эффективности, как объявляют приговор. И “неэффективные” будут закрыты. Знаете ли вы об этих слухах как председатель Совета музеев России?
Михаил Пиотровский: Хороший сценарий – если мы будем соработчиками этих критериев. Два года назад в Союзе музеев России мы поставили себе задачу выработки таких критериев. Мы не выработаем, выработают другие.
Есть две принципиальные вещи, которые должны быть учтены при создании таких критериев, – коллекции и репутация. Если говорить о коллекции, то это ее богатство, состояние, хранение, учет, реставрация, изучение. С репутацией сложнее. Количество упоминаний в СМИ не все решает. Скорее, решающей должна быть экспертная оценка. Есть премии, есть музейные конкурсы, “Интермузей”… Свое сообщество всегда самое ревнивое. И я бы предпочел говорить об “успешности”, а не “эффективности”. Эффективность – чисто экономическое понятие.
Коллекция и репутация – главное для музея
Какие могут быть критерии эффективности деятельности музеев?
Михаил Пиотровский: Это задача из того же ряда, что определение эффективности науки. Эйнштейн был эффективным? Написал чуть ли не три статьи за жизнь. Цифры не все решают.
Американцы этим очень много занимались. Проводились интересные исследования. Насколько они оказались результативными, другой вопрос. Наиболее легкий способ “измерения” – судить по посещаемости. Но ее цифры можно накручивать разными способами. Например, продавать билеты не в музей, а на каждую выставку в нем – отдельно. Или – в каждое отдельное здание, которое находится в охранной музейной зоне.
Вопрос в том, какие цифры посещаемости конкретному музею нужны и кто именно нужен. Шесть миллионов, которые через Лувр проходят, не всякому музею нужны.
Если оценивать музей как место, через которое прокачивают туристический поток, то чем он отличается от Диснейленда или аэропорта?
Михаил Пиотровский: Мы упираемся в вопрос, для чего существуют музеи. Если брать шире, в цели государственной политики в отношении культуры.
Должны быть две вещи. Государству, чтобы быть конкурентоспособным, нужна очень хорошая культура. На нее надо тратить деньги, чтобы весь мир видел, какая у тебя потрясающая культура, и сами люди, живущие в стране, это ощущали. За это культура должна решать некие задачи государства. Они могут быть, как нам хорошо известно, разные. Идеологические, например. Или образовательные, допустим. У нас пока культуру рассматривают как сферу услуг. Отсюда – и критерии соответствующие.
Вторая важнейшая вещь – влияние музея вне стен музея. Годовой отчет Британского музея и строится так: музей в Лондоне, музей в Великобритании, музей в мире. То есть речь о влиянии в городе, стране, мире. Какими критериями его мерить? Надо думать вместе. Скоро начнем, будем обсуждать с министерством “дорожную карту”.
Могут ли быть общие критерии для музеев Лувра, Эрмитажа и Гороховца, допустим?
Михаил Пиотровский: Могут. Скажем, соотношение количества посетителей к количеству жителей города. Или процент людей, второй или третий раз приходящих в музей. Это очень важно. Процент детей, второй и третий раз приходящих в музей. Детей, приходящих с родителями. Это навскидку.
Говорят, что во Франции пять президентов, кроме Николя Саркози, оставляли после себя память, создавая музеи. Может ли оказаться этот пример вдохновляющим для России? Или ситуация такая, что лучше бы поддерживали существующие музеи?
Михаил Пиотровский: Да, создать филиал Лувра в Абу-Даби – это была идея французского правительства. По воле Миттерана возник “Большой Лувр”. Французы видят в музейной культуре мощное орудие имперской политики. Так же они работают с французским языком.
Конечно, существующие музеи очень нуждаются в поддержке. К слову, Союз музеев России вместе с Союзом театральных деятелей подготовили письмо о так называемых внебюджетных средствах.
Сознание все то же: донос в прокуратуру как способ выражения гражданской позиции
Снова о деньгах?
Михаил Пиотровский: Не совсем о деньгах. Скорее о свободе. Два слова о предыстории. В последние советские годы, когда возникали идеи реформ, было принято решение, что учреждения культуры и научные учреждения все заработанные ими средства оставляют себе и сами решают, как их тратить. Это было потрясающее решение, благодаря которому музеи выжили. Эти внебюджетные деньги можно тратить на зарплаты, по ним легче принимать решения. Они дают свободу решения. Кстати, свобода решения, сколько и на чем зарабатывать, не менее важный фактор.
И каждый год – а я уж 20 лет директор – мы все время бьемся за то, чтобы это сохранить. Финансовые органы считают, что так неправильно – надо отдать все государству, а потом государство будет делить. Сейчас в проект Гражданского кодекса должно войти положение, что распоряжаться этими деньгами будет учредитель. Захочет учредитель – даст нам распоряжаться заработанными средствами, а захочет – не даст. Самая страшная вещь – когда небольшой чиновник руководит большим учреждением.
Доля внебюджетных доходов Эрмитажа – не тайна?
Михаил Пиотровский: В разные года – цифры разные. Сейчас примерно 20 проц., но у нас увеличилось государственное финансирование в связи со строительством.
Не скажу ничего нового: деньги идут к деньгам. Когда ты зарабатываешь, тебе дают деньги, будь то спонсор или государство. Говорят: дадим им, они умеют зарабатывать. Люди понимают, что их деньги не профукают.
Закон о государственно-частном партнерстве не дает разве свободу?
Михаил Пиотровский: Посмотрим. Я не очень хорошо понимаю, как это будет работать. Там есть какие-то подводные камни. Надо посмотреть, как это работает.
Люди, если дают деньги, могут захотеть диктовать свои условия. Когда я стал директором, приехал в Британский музей, посидел на заседании попечителей и решил: здорово, пусть будут у Эрмитажа тоже попечители. А потом поехал в Нью-Йорк, посидел на заседании попечителей Музея современного искусства и подумал: нет, не хочу так! У музеев в России, в Европе опора – государство.
Почему все-таки не принимается закон о меценатстве?
Михаил Пиотровский: На самом деле нужны 2-3 пункта в Налоговый кодекс. И один такой пункт уже есть. Его надо максимально использовать. С 1 января довольно большое снижение налогооблагаемой базы для частных лиц, которые дают свои деньги музеям. Не корпораций, а частных лиц. Это хорошая вещь, которая вполне может работать. Только ее надо больше развивать.
Какого музея, на ваш взгляд, не хватает России?
Михаил Пиотровский: Конечно, нужен музей современного искусства. Это особый жанр музея. Очень обидно, что с ним что-то не получается. Тем более обидно, что первый музей современного искусства возник в свое время в России, в Москве. Я имею в виду Музей нового западного искусства.
За 250-летнюю историю Эрмитажа Вы который по счету директор?
Михаил Пиотровский: Четырнадцатый.
Как готовитесь встретить 250-летний юбилей Эрмитажа? Будете делать из этого национальное событие?
Михаил Пиотровский: Само собой. В начале года будет Олимпиада в Сочи, в конце – 250 лет Эрмитажу. Но мы постараемся делать из этого не суперпраздник, а завершить целый ряд проектов. Например, вторую очередь открытого фондохранилища. В хранилище переезжают вещи, которые при этом будут открыто выставляться. Мы завершим реконструкцию восточного крыла Главного штаба, где будет музей ХIХ-ХХI века. Там будет и Каспар Давид Фридрих, и Анри Матисс, и Илья Кабаков. Мы сделаем из Малого Эрмитажа внизу, где были конюшни и манеж, выставочный зал, в котором будет открыт проход на Дворцовую площадь. Мы спроектировали это с Рэмом Колхасом. Это своего рода кунстхалле внутри Эрмитажа. Нам это очень нужно, потому что мы в дворцовых залах все время делаем выставки, что не всегда хорошо для дворцовых залов.
Плюс сделаем серию больших выставок: “Археология в Эрмитаже”, “Реставрация в Эрмитаже”, “История музейного дизайна в Эрмитаже”, “Приобретения Эрмитажа”. Словом, история самого музея – как мы ее видим. Опыт и общение с аудиторией показывает, что люди слабо знают о том, что такое Эрмитаж.
А электронный каталог будет закончен?
Михаил Пиотровский: Мы создаем одновременно электронный каталог и параллельно цифровую библиотеку на сайте, где тоже будут представлены все вещи, хранящиеся в Эрмитаже. Может быть, с расширенными аннотациями, рассказами о них. Миллион карточек с изображениями есть. Работа движется. Но основная картотека все равно бумажная. Языки программирования будут меняться, а бумага – всегда бумага. “Аргумент им вынь да положь…”
Вы однажды упомянули, что музей – это место, где противоречия сглаживаются. Тем не менее сегодня музеи оказываются в центре общественных баталий все чаще. С чем это связано?
Михаил Пиотровский: Думаю, что люди стали понимать, что музеи – великая вещь. Ситуация с Кижами – прекрасный тому пример. Даже если человек один раз туда съездил, он почувствовал, что такое Кижи для людей, живущих там, для Карелии и России. Это очень важно.
Второе. Музеи оказываются на передовой линии борьбы за культуру. Как минимум – борьбы против ограниченного и примитивного взгляда на вещи. Кто мог представить, что музей Набокова окажется жертвой вандализма? Музей, созданный в доме на Морской, где он жил и где в советское время был Горлит (цензура). Восстановленный с использованием новейших технологий. Один из лучших образцов музейной работы. И он получил бутылку в окно с цитатой из Библии. С одной стороны, вандалы, для которых бутылка в окно – способ высказывания, с другой – культура веков, на которой выросли музеи.
Эрмитаж тоже столкнулся с агрессивным отношением, когда показывал выставку братьев Чепменов. С Вашей точки зрения, это только проблема вандализма?
Михаил Пиотровский: В случае с выставкой Чепменов мы на первый взгляд оказались в центре споров, что является кощунством, а что нет. Но проблема в том, что люди, претендующие на интеллектуальную позицию, не видят разницы между аргументом в диспуте и письмом в прокуратуру. Но если для человека это явления одного порядка, то о чем с ним дискутировать?
Может, понимают разницу, но хотят выбрать другое оружие в полемике?
Михаил Пиотровский: Они хотят научный спор решить в суде. Самое грустное при этом, что профанируется не только полемика, но и представления о гражданском обществе. Люди скачивают письмо в Интернете и пересылают его со своей подписью в прокуратуру. Прокуратура пошла реагировать. Простите, это не гражданское общество напоминает, а советские собрания, где бесконечно клеймили, осуждали, пригвождали к позорному столбу… И все – именем народа. Сейчас вроде бы все изменилось. Новая реальность, Интернет… А сознание все то же: донос в прокуратуру как способ выражения гражданской позиции.
А Вам самому не хочется в этой ситуации кричать: где полицейский?
Михаил Пиотровский: Не хочется. Потому что когда придет полицейский, никому мало не покажется. Хотя в конце концов выставку никто не закрыл, прокуратура не признала ее экстремистской. Единственный выход – обсуждение, полемика. Но должен быть определенный уровень разговора. Аргументы “сам ты экстремист” не считаются. Если будут люди, с которыми можно говорить и спорить, тогда маргиналы не будут занимать место на авансцене.
Нет ли у вас ощущения, что накал страстей вокруг музеев связан еще и с тем, что происходит пересмотр парадигмы нового времени, в которой просвещение считалось главной ценностью?
Михаил Пиотровский: Образование ушло в сферу услуг. Вообще вопросы просвещения ушли, и это одна из самых наших главных трагедий. XXI век – безумно сложный, он ставит труднейшие проблемы. Считать, что их можно решить простыми средствами, – большая ошибка. В Давосе выступал Шимон Перес. Он высказал любопытный тезис. Людям, может быть, не надо много работать – три часа в день. Но надо много читать. В этом что-то есть. Чтобы в XXI веке выжить и быть конкурентоспособным, нужно понимать всю сложность мира. Мир становится все сложнее. Нет одного простого ответа на все вопросы. Даже если он выглядит очень заманчивым. Как заметил там же эмир Турки Аль-Фейсал, не стоит представлять демократию как виагру: принял – и все сразу изменилось.
Мы становимся очень примитивными: музеи рассматриваются как часть сферы услуг. От нас ждут Диснейленда. Но смысл музея нельзя свести к отдыху в парке аттракционов. И оценивать его по тем же критериям, как парк аттракционов, нелепо. В музей приходят за удовольствием, но это удовольствия просвещенного человека.
