Эрмитаж знакомит с работами ультрамодного архитектора Захи Хадид. Ее творения разрушают стереотипы, востребованы в США, Италии, Германии, Китае, но не в России.
До 27 сентября в Эрмитаже – выставка Захи Хадид, одного из крупнейших архитекторов современности и едва ли не самой модной фигуры архитектурной сцены. На эту выставку стоит сходить. И лучше бы не торопиться, там есть во что всмотреться и над чем задуматься.
Для тех, кто Заху Хадид знает и давно любит, выставка очевидно увлекательна, для тех, кто ещё нет, это шанс открыть новый мир, поразглядывать и задаться многими вопросами. И действительно, не стоит отрицать сразу, с ходу, с лёту, там можно найти подтверждение даже тому, что Захе чуждо и что, наоборот, близко вам. Это выставка в конечном итоге про то, что такое здание, что мы хотим от него, чего ждем, чего можем добиться.
Главная идея Захи Хадид и всех тех, кого причисляют к так называемой «деконструкции» (определение родилось после выставки 1986 года в Нью-Йорке), в том, что надо преодолеть ощущения покоя и стабильности. Вы ждёте, что здание – символ устойчивости, так нет, получите другое.
Всё это вырастало из времени. С одной стороны, архитектура уже к концу 50-х, а в особенности в 60-70-е, стала предельно унифицированной везде, во всем мире. Этот так называемый international style, базирующийся на догмах Ле Корбюзье, Миса ван дер Роэ, Гропиуса, превратил весь мир в единое целое. Жесткий каркас, открытый фасад, стекло, прямоугольность – во всём и для всего. Уже Корбюзье понимал, что это скука, и к концу жизни начал распарывать схемы, но догмы были удобны, они были функциональны и не затратны.
С другой же стороны, в 70-е весь мир казался слишком застывшим в своей железной биполярности, всё шло слишком привычным чередом, ценности – старые, опять же стена. Вспомните про революцию 1968 года и хиппи. В архитектуре такими «взрывниками» стали молодые студенты и преподаватели лондонской Architectural Association – Рем Кулхас, Заха, а также Либескинд, Айзенманн, Гери. Задача была масштабна: встряхнуть человека, заставить его ощутить свою физическую природу, испытать нестабильность, убить типизацию. Одним из источников были утопии 1920-х – Лисицкий, архитекторы школы Малевича, Татлин, Родченко, Чернихов. Форма, взлетевшая и свободно парящая в воздухе, – вот идеал и искомое. А висящий на выставке «Черный квадрат» Малевича – знак точки невозврата, той стабильности, к которой нет пути назад и быть не должно.
Понятно, что построить это было невозможно, никто не был готов. Но и то, как это представляла себе и заказчикам Заха, было вызовом воображению: понять, что там изображено, как это может работать, было нереально. На выставке много своего рода икон конца 70–80-х, они и сегодня кажутся шальным бредом: что, куда, откуда, как, где, всё под вопросом. Первым успехом была победа на конкурсе в Гонконге – клуб "Пик" 1983 года, но, естественно, реализации не последовало. Казалось, всё это останется бумажной фантазией. И главная проблема была всё же в том, что Заха так камуфлировала, как это может работать, что ощущение горячечной фантазии не оставляло. Или не представляла?
Всмотритесь в первый из представленных на выставке проектов. Это башня "Томигайя" 1986 года. Кажется, что здание пошло вразнос, расшвырялось, разметалось, разлетелось в стороны. Тогда же это было учебной студийной работой в мастерской классика хай-тека Ричарда Роджерса. Задача была такова: конструктивно преодолеть японскую сейсмичность. И исходный посыл был в том, что вы делаете максимально сильную и гибкую опору, которая выстоит при сильных колебаниях. А на неё навесите здание. Но дальше надо было стараться и придумывать, как это будет действовать. Для Захи же эта работа стала идеальным примером её мечтаний– здание разбрасывается, разносится на куски, его болтает и крутит. Что удерживает – вопрос, это не видно, но на самом деле та же сильнейшая опора. Её одной, впрочем, мало, но для Захи это лишние вопросы. Главное – раскрепоститься и сбросить статику.
Первой её постройкой в конце 80-х стала пожарная станция на заводе Vitra в местечке Вайль-ам-Райн на границе Германии и Швейцарии. Там всё захватывает воображение: стены накренились, крыша взлетела, её нос буквально заносит в воздух, всё под углом, ни одной прямой линии. Недаром этот маленький павильон стал священным камнем нового поколения архитекторов. Реализовать это было непросто, для этого потребовалась высшая квалификация швейцарских бетонщиков, все остальные отказались. Там всё склоняется и нависает, даже двери в душевые и туалеты. Пожарная станция стала мегапроектом, она не прослужила по своему предназначению и дня, сразу превратившись в музей. Это абсолютно культовое сооружение.
Но сомнительная утилитарность не пошла Захе на пользу. Ею восхищались, но она долго ничего не строила. Даже самый знаменитый её проект – опера в Кардиффе в Уэльсе 1994 года – бесконечно долго откладывался, но так и не был реализован. А запланирована была мощнейшая расколотая скала. В ней был, правда, один кардинальный недостаток – зал был задуман также асимметричным, динамичным, надколотым. Головокружительно – бесспорно, но зачем?
А дальше случился прорыв. Конец 90-х – начало 2000-х принесли и признание – Прицкеровскую премию 2004 года и заказы. Музей в Цинциннати был первым в этом ряду и достаточно сдержанным, своего рода стильный неоконструктивизм. А дальше в ход пошла настоящая Заха: сплетения гигантских полос фабрики BMW в Лейпциге, земельно-бетонное прорастание музея современного искусства в Риме и так далее. Земля, масса, cтены, всё дыбом.
Один из шедевров этого этапа – центр науки Phaeno в Вольфсбурге в Германии, в городе "Фольксвагена". Это скрежещущая, тяжелая, плотная, густая масса, её основание – словно бы природные расщелины, каньоны, прорехи земной коры. Но если зайти вовнутрь, то окажется, что на самом деле все эти внешние эффекты скрывают самую банальную прямоугольную конструкцию, только гиперсильную, так как она должна выдержать перенапряжения и распоры внешне подвижных коры и оболочки.
На выставке, кстати, лежит том проектной документации, его познавательно полистать. Понятно, что ничего другого и быть не могло, но казалось, что Заха сможет придумать новую модель, новую типологию сооружений. Очевидно, что это невозможно, невесомость и преодоление силы тяжести на земле могут быть только мнимыми. Заха во многом наследница Мельникова: архитектор – он для того, чтобы придумывать, инженер же должен всё это рассчитать. Впрочем, у Мельникова бывали и гениальные формо-структуры, где всё вырастает из смысла здания, лучший пример – ДК им. Русакова в Москве. В этом отношении Захе нечем бить. Ей, правда, повезло и в том, что Фрэнк Гери, потрясая публику, первым ввел в практику компьютерные технологии проектирования, позволившие реализовать все эти переливы оболочек, мечты стали реальностью.
Успех принес лавину заказов – центр Гейдара Алиева в Баку, здания в Сеуле, Глазго, олимпийский центр водных видов спорта в Лондоне, опера в Гуанчжоу, заказы в Москве. Она стала главным архитектором эпохи развитого консюмеризма. Все вздымается, взлетает, низвергается лавиной. Хотите неизведанного – вот оно! Характерно, что первый русский проект – подмосковная вилла для Наоми Кэмпбелл, подарок миди-олигарха Доронина. Заказать дом «от неё» стало высшим понтом. Впрочем, именно поэтому её потери в 2008-м были самыми крупными среди мировых звёзд. Была сокращена треть штата мастерской. Но потом оправились, захватывающая воображение декоративность всегда будет иметь своих клиентов. Выглядит сногсшибательно, архисовременно, а вдобавок и бесконечно статусно, этих составляющих хватает.
Заха стала своего рода хипстерским кумиром. Она – гипермодный архитектор, не в последнюю очередь и благодаря всему тому трэшу, что представлен на выставке. Всё началось с ультрамодной мебели, а затем на рынок были вброшены туфли, стекло, побрякушки. Все эти слова о нестабильности, разорванности, сформованном хаосе оказалось достаточно легко превратить в вещи, которые стали гвоздями самых модных салонов. Понятно, что уже через пару лет эта мебель превращается в воспоминание об ушедшем времени или в экспонат, но всё сработало. Это стало своего рода парафразом ар-деко 1930-х, перерождением конструктивизма в стильные безделушки богатых (и не очень) потребителей. Работы Захи стали маркировать принадлежность продвинутой среде. Плюс – соответствующий примадонне тип поведения. А уж в этом Заха Хадид затмит Мадонну вкупе с Аллой Борисовной, она Дива и Эпатаж мегавысшего сорта, новости постоянно подпитываются рассказами о её grand выходках.
Понятно, что следующего этапа не будет. Она востребована, она – икона времени, она – дива. В ранние 2000-е Фрэнка Гери осуждали за то, что он стал декоративным и модным, развлекательным, стал играть на публику, изменил основам деконструкции. Через десять лет пришла пора сказать всё это и про Заху, и в таких суждениях масса правды.
Захе Хадид невероятно повезло со временем. Радикализм и мечтания молодости пришлись на бунтарское начало 70-х. Первые здания – на пик радикальной свободы нашего времени. Успех – на счастливые 2000-е, а всеобщая популярность – на кризисно упоительный венец консюмеризма. Весь путь пройден – от утопий до ультрарыночного успеха, и все этапы в ногу с временем.
На выставке модели, эскизы, фотографии разбросаны почти произвольно, только большими усилиями их можно сцепить воедино, разобраться нелегко. Но в этом нет вины Эрмитажа, концепция показа – чистый продукт мастерской Захи Хадид. Главное – оглушить. И хотя это не самая её радикальная выставка, но для Эрмитажа гулко нависающие гигантские балки конструкции – новое слово.
Там есть на что посмотреть. А дальше вы можете сами решать – что вам ближе, что для вас архитектура, что для вас дом. Это вторая большая монографическая выставка звезд архитектуры в Эрмитаже. Первым был Калатрава, теперь Заха. Оба прячут работу здания, оба стремятся превратить здание в орнамент. Один – в красивый, завораживающий глаз силуэт. Другая – в буйную игру масс. Оба хотят быть прежде всего художниками. Интересно, последует ли выставка про честную архитектуру. Или, наверное, это не в духе времени и нашей страны.
И не пугайтесь – у нас такого не построят, Перро на её фоне наредкость безобиден, и то не вышло. Единственно обидно, что главный жизненный шанс у самого честного и самого изобретательного архитектора деконструкции – Эрика Мосса – был как раз у нас. Но кто теперь об этом вспомнит? Впрочем, и о единственной работе одного из «крестных» Захи, Якова Чернихова – башне завода «Красный гвоздильщик» на Васильевском, – никто не позаботится. Из этой башни выросли многие шедевры Захи, но про неё забыли. Упаковка не та.
