Петербургский альпинист Александр Гуков застрял в Пакистане на высоте 6500 метров после смертельного падения напарника со всем снаряжением. Спасли Гукова только на седьмые сутки, когда сам спортсмен уже начал терять связь с реальностью.
Русская двойка из петербуржца Александра Гукова и иркутского альпиниста Сергея Глазунова начала восхождение на гору Латок-1 в Пакистане утром 22 июля 2018 года. На следующий день испортилась погода, связь с ними прервалась. Визуальный контакт установили только спустя двое суток. К этому времени альпинисты совершали спуск на высоте в 6500 метров. Через два часа Гукову удалось передать сигнал SOS: «Серега улетел, я вишу на стене без снаряги. Меня нужно эвакуировать». Альпинист сорвался вместе с продуктами, газом и верёвками. Был извещен премьер-министр Пакистана, который призвал на помощь местное министерство обороны. Истощенного Гукова спасли на седьмые сутки. Год спустя Гуков согласился рассказать «Фонтанке» о том, что с ним произошло на горе Латок-1.
– Как сильно вся прошлогодняя история сказалась на вашем здоровье?
– Да никак особенно. Я полностью выздоровел, хотя никто такого от меня ожидал. Мне ведь хотели отрезать несколько пальцев на руках, но прокололи «Вазапростан», и у меня все очень быстро восстановилось. Осложнений не было. Капилляры, правда, еще долго будут восстанавливаться от обморожения. А так все нормально: тренируюсь, бегаю.
– Сколько потеряли в килограммах за тот поход?
– Я не так много вешу. Мой нормальный вес где-то 72–73 кг. Когда взвешивался в Пакистане после всего этого, было минус 10 кг. Но за месяц я отъелся.
– После выхода из больницы вы продолжили заниматься альпинизмом?
– После выздоровления я еще месяц побыл дома и ушел в рейс на три месяца (Гуков работает старшим помощником капитана на газовозе. – Прим. ред.), а потом после рейса ездил в горы учиться кататься на лыжах. Просто я учусь в Ассоциации горных гидов России, а там помимо альпинизма нужно еще очень хорошо кататься на лыжах. Весной ездил в Казахстан сдавать экзамен, но провалил. Сказали дальше учиться на лыжах.
– Фобии перед горами и высотой не возникло?
– Не почувствовал. На самые вершины с тех пор я пока не восходил, но на небольшие высоты поднимался. В основном на ледниках и по перевалам. Страха не почувствовал. Единственное, что не ощутил в себе такого задора, как раньше. Были ситуации, когда мы думали подняться на вершину, когда я руководил одной группой, но огромного желания это сделать не возникло, потому что было уже поздно. Наверное, стал более осторожным.
– Раньше надвигающиеся сумерки вас бы не остановили?
– Раньше был задор, что надо-надо быстрее подняться. В сентябре у меня будет экзамен на гида по альпинизму. Там уже посмотрю, повлияла ли как-то на меня прошлогодняя история или нет.
– Вы же собирались забраться на Латок-1 еще в 2013 году. Что помешало тогда?
– Мы собирались ехать в июле, и туда как раз пришли какие-то боевики и расстреляли многих в базовом лагере, в том числе и русских. После этого район надолго закрыли. Многие тогда отменили свои экспедиции. Пакистан и Индия давно спорят в этом районе, а Латок-1 как раз там и находится. Но туристов это не останавливает. Туда очень много ходит народу. Сейчас там, в принципе, нормально. Больше вероятность, что кто-то из Афганистана придет и устроит стрельбу. Но власти Пакистана там сейчас строго за всем следят. У меня друзья туда тоже ездили в 2014 году, на Нанга-Парбат. Хотя их было всего четыре человека, военные для них все ущелье перекрыли.
– Сколько нужно денег для такого путешествия?
– На двух-трех человек – 10 тысяч долларов без билетов. В эту стоимость входят пермит, носильщики, гид и офицер связи. Вот у нас как было. Мы прилетели. День ехали на джипах до ближайшей деревни, а оттуда уже пять дней с носильщиками добирались до базового лагеря. Они там все оставляют и уходят. А гид, повар и офицер связи остаются в лагере. Теоретически, когда возвращаешься с горы, тебе снова вызывают носильщиков, и ты возвращаешься.
– Почему в такие экспедиции лучше всего ходить втроем?
– Втроем гораздо проще организовывать спасательные работы. Если с одним что-то случается, вдвоем спустить потерпевшего с горы гораздо проще. Другой аспект: если дело доходит до смертельного исхода, как было в нашем случае, то будет два свидетеля. А я оказался один. Потом возникали довольно неприятные моменты. Мне просто не верили, когда я рассказывал, что произошло. Писали в соцсети разное. Например, что я специально обрезал веревку. А был бы еще один свидетель, таких вопросов бы не возникло.
– Но вы третьего не взяли.
– С нами должен был пойти брат Сергея, но они в последний момент из-за чего-то разругались. Какая-то банальная история. Они всегда вместе ходили в горы. Как я понял, конфликт между ними уже давно назревал. Кажется, я с ними познакомился в 2015 году на чемпионате России. Потом мы четыре года с ними переписывались. У меня в них не было сомнений. Я видел в них здоровых ребят, сильных альпинистов, которые в беде не бросят. Женя просто более эмоциональный, а Сергей поспокойнее был. Он всегда тихо делал свою работу без лишних слов. После восхождения у меня о нем мнение не изменилось. Он работал четко весь маршрут. В критических ситуациях не паниковал.
– Почему эта гора считается такой сложной для восхождения?
– Во-первых, сам гребень там очень длинный. А по гребню ты не пойдешь, потому что он весь в острых ледово-снежных сераках, по которым невозможно пролезть. И поэтому приходится идти по стене, следуя очертаниям гребня, в метрах 50 от него, чтобы ничего не прилетело в тебя сверху. Из-за этого получается много таких траверсов – горизонтальных переходов, а это очень тяжело.
– В вашем фильме о том походе есть момент, в котором вы кричите Сергею, что дошли до вершины. Но на самом деле вы ведь не добрались до нее?
– Это осталось для меня тайной. Уже после всего я пытался анализировать по фотографиям. Там идет гребень, который заканчивается западной вершиной. А после гребня идет небольшой спуск вниз, и дальше надо еще по горизонтали буквально метров 300 и по вертикали метров 100 дойти до главной вершины. Но так как в последний день восхождения стоял туман, мы не особо понимали, как мы идем: то ли мы выходим на западную вершину, то ли траверсом ушли на основную вершину. Когда Сергей туда залез, мой спутниковый трекер уже сел, но перед этим он несколько часов назад показывал, что нам осталось всего метров 100 по высоте до вершины. А так как Сергей ничего не видел из-за тумана, он кричал мне сверху, что вверху уже ничего нет и дорога только вниз. Но то, что мы дошли до западной вершины, – это сто процентов. По поводу главной вершины – вопрос.
– На какой высоте упал Сергей?
– В районе 6200. Там просто шел такой снежный склон, а дальше метров 15 стенка и потом опять снежный склон. Он спускался по этому снежному склону, перешел за скальную стенку, и после этого я его уже не видел.
– То есть он как будто за угол зашел?
– Да. И всё. Он спускался по одной веревке, а другой я его страховал. В такие моменты, когда твой партнер исчезает из виду, тебе остается только ждать, когда страховочная веревка остановится – это означает, что он перестал спускаться. Дальше ему нужно сделать станцию и освободить веревки. Ты смотришь: веревки свободны, значит, он сделал станцию и тебе надо переделать веревки на свой спуск. Я ждал-ждал, но веревки не освобождались. Начал звать Сергея, но ответа не было. В тот момент я еще подумал, что Сергей не слышит из-за перегиба. Так часто бывает. Тут я почувствовал, что веревки освободились. Я переделал веревки, начал спускаться вниз. Когда завернул за перегиб, увидел, что станция сделана на одном крюке, а Сергея нет. Сколько я не вглядывался вниз, нигде его не видел.
– И никаких криков не было слышно?
– Это миф, что люди кричат, когда падают. У меня были большие падения. Когда ты улетаешь, у тебя просто перехватывает дыхание, и ты не можешь издать не звука. Только куча мыслей в голове проносится. Но даже если бы он и кричал, я вряд ли бы что-то услышал.
– И вот вы осознали, что Сергея больше нет и вы остались на горе один...
– В голове все перемешалось: испуг, горе, надежда, что он застрял где-то внизу, и чувство страха, что я остался один на такой высоте без снаряжения для спуска. Спуск одному – это всегда в разы опаснее. Потом все это сменила паника: что делать дальше? Трекер почти сел, и включится ли он, я не знал. Когда он все-таки включился, и я отправил сообщение sos, стало немного поспокойнее. Но все равно я понимал, что погода может испортиться, да и вообще снять меня отсюда будет очень тяжело. Обычно все оборудование на спуск у того, кто идет первым, а у второго – бивачное снаряжение. Поэтому, если вот так погибает первый, второму спуститься самостоятельно нереально. В ответ на мой сигнал sos Анна Пиунова (член Федерации альпинизма России, координировала работы по спасению Гукова. – Прим. ред.) написала: «Жди, скоро будет вертолет». А через 40 минут испортилась погода.
– Что у вас осталось из запасов?
– Мы спускались уже без еды. К нам прилетал вертолет незадолго до падения Сергея. Скинули немного шоколадных батончиков и палку колбасы. Шоколад и часть колбасы с Серегой мы сразу съели. Несколько «сникерсов» я положил себе, остальное, возможно, осталось у Сергея. И вот они у меня и остались. Их я съел в первый же день, по-моему. На третий день я нашел у себя в кармане еще половинку «сникерса».
– Было холодно?
– Нет, довольно тепло. Поэтому шел постоянно снег и сходили лавины.
– Чем вы себя занимали те семь дней, пока вас пытались вытащить?
– Откапывался от лавин. Потом стал уходить в галлюцинации. Не знаю, что это было за состояние. Что-то типа полудремы. То приходил в себя, то снова отключался.
– Какие галлюцинации были?
– Что меня уже сняли, что я уже дома. А потом приходил в сознание и видел вокруг опять снег. В начале еще понимал, что это сон, а потом перестал. Дальше мне стало казаться, что я в Голливуде, а все происходящее вокруг – кино. Мне говорят: «Стоп, снято, можешь спускаться». И я уже на полном серьезе потянулся, чтобы выщелкнуть самостраховку. В последний момент пришел в сознание. Еще общался с горой. Просил ее меня отпустить, спрашивал ее, почему она забрала Сергея. Обещал, что, если она меня отпустит, я буду хорошим парнем. В тот момент мне казалось, что гора – это живое существо.
– Отчаяние?
– И такое было. Через три дня у меня совсем разрядился трекер. Я понял, что ни с кем уже общаться не смогу, а погода по-прежнему плохая, и вообще все это стоит очень дорого, и что денег не хватит на вертолеты. Я не понимал, знают ли они, что я еще живой, что я еще держусь, и продолжают ли они еще пытаться меня спасти.
– Вертолеты слышали?
– Слышал. У меня были просветы, когда погода налаживалась, но вертолет летал ко мне из совсем другого места, где были другие погодные условия, из-за которых они не всегда могли взлететь. Например, на второй день, когда трекер еще работал, у меня наверху была прекрасная погода, а внизу условия были хуже, и вертолет не мог подняться. А я этого не понимал и писал Анне: почему они летают внизу?
– В тот момент, когда вам сбросили лонглайн (длинный трос для спасения. – Прим. ред.), у вас уже не было связи. Как вы поняли, что в этот раз будет предпринята попытка вас вытащить?
– Я ожидал их. Анна писала мне, что меня будут спасать при помощи лонглайна. Предупреждала, чтобы я не забыл выщелкнуться из самостраховки, когда меня зацепят. Она меня прямо убеждала, потому что такой случай был, когда спасали Томаса Хумара и он забыл отщелкнуться – вертолет чуть не перевернулся. Я ожидал, что будут трос и лебедка, а там была обычная веревка, на конце которой был замуфтованный карабин. Я его поймал. Начал пытаться открутить муфту, а она замерзла. Тут меня снова охватила паника. Я стал пытаться отогреть муфту дыханием. Когда получилось, открутил и вщелкнулся, вертолет начал подниматься, а я не успел отщелкнуться от самостраховки, и вертолет дернуло. Был серьезный рывок. Меня перевернуло вниз головой. Но все обошлось – моя страховка порвалась.
– И так вас на веревке и повезли?
– Да. Я почувствовал, что я на веревке лечу. Сразу стало как-то спокойнее. Буквально несколько минут, и меня опустили на ледник. Хоть я был и без варежек и было очень холодно, но на душе уже было спокойно. Меня опустили. Ко мне подбежали друзья. Укрыли спальником. Сказали: «Все хорошо, ты живой». Сразу стало как-то хорошо.
– Во сколько обошлась спасательная операция?
– В 50 тысяч долларов, из которых 30 тысяч только за вертолет. А страховка у нас Сергеем была по 10 тысяч. В итоге военные Пакистана взяли на себя эти 30 тысяч.
– Трудно ли было монтировать фильм?
– Очень. Надо было очень тщательно продумать сценарий, чтобы больше показать Сергея, чтобы этот фильм был больше о нем. И при этом как-то рассказать всю эту историю. Наверное, самым тяжелым было подобрать правильные слова. В основном писали положительные отзывы, но и отрицательные были. Люди писали, что не понимают, зачем мы вообще туда пошли, почему ради таких, как мы, необходимо тратить бюджетные деньги на спасение, а спасателям самим рисковать своей жизнью ради нас.
– У вас есть ответы на эти вопросы?
– Ну а куда еще тратить деньги, как не на спасение людей? Все мы чем-то увлекаемся. Многие ездят на автомобилях, зная о высокой смертности в автокатастрофах. Любые спортивные занятия опасны для жизни. Поэтому мы и развиваем наше общество, наше государство, чтобы помогать людям нормально жить. И если возникает необходимость им помочь, на это и должны тратиться бюджетные средства.
– Еще будете пытаться покорить Латок-1?
– Нет, я обещал горе, что оставлю ее в покое.
– Жалеете, что год назад туда пошли?
– Об этом хорошо говорить задним числом. Тогда мы приняли это решение вместе с Сергеем. Конечно, можно сейчас сказать, что не стоило ехать и Сергей остался бы жив. Но ведь никто не знает, что его ждет впереди.
Беседовал Артем Кузьмин, «Фонтанка.ру»
Фото: instagram@gukovalexander
