В 2018 году сразу четыре крупнейших музея–заповедника, расположенных под Петербургом, отметили столетний юбилей. О том, как хранителям драгоценных дворцов, парков и фонтанов живется в XXI веке, "ДП" поговорил с директором ГМЗ "Царское Село" Ольгой Таратыновой.
— Музеи–заповедники — это особая категория музеев. Недаром они даже в законодательстве выделены в отдельный блок. Наши дворцы и парки были разрушены в годы войны. Мы утратили больше половины своих фондов. До сих пор продолжаем собирательскую работу: изучаем каталоги иностранных аукционов и если видим там свои вещи, то пытаемся их выкупить, вернуть. К тому же Царское Село долгое время не восстанавливали. Системная реставрация началась уже после Павловска и Петергофа, мы были третьими в этой очереди. Работы продолжаются до сих пор. Посетители видят блеск наших залов, позолоту, прекрасные парки, цветники — и многие даже не подозревают, что в 200 м от Екатерининского дворца до сих пор стоят павильоны, разрушенные в годы войны. Мы постепенно, насколько позволяют финансы, их восстанавливаем. Возвращаем Александровскому парку тот вид, каким его задумывали создатели.
Павильон "Шапель", реставрацию которого завершили в 2018–м, лет сто не реставрировался. Из искусственной руины он практически превратился в реальную. А сейчас открыт для посетителей. Там небольшие площади, но как архитектурное сооружение эта псевдоготическая башня располагает к романтическим свиданиям, размышлениям о бренности жизни.
Наконец, сейчас заканчивается огромный масштабный проект — реставрация церкви Воскресения Христова в Екатерининском дворце. Думаю, что завершим его к концу марта. Купола этой церкви — один из символов нашего музея. Но почти никто из посетителей не был внутри. А ведь это подлинный Растрелли! Интерьер сохранился процентов на шестьдесят. Здесь нам очень помогло ПАО "Газпром", выделив сумму, необходимую для реставрации.
— Чуть меньше 900 млн рублей. За время реставрации стоимость увеличилась. Церковь действительно сделана с любовью, мы практически не торопили подрядчика. Во время работ случились интересные находки. Когда леса уже были установлены, один из реставраторов уронил с высоты мобильный телефон и тот скользнул в щель за стенную панель. Ее сняли и обнаружили там почти 200 фрагментов подлинной резьбы. Скорее всего, в послевоенные годы такой клад сделали сотрудники музея в надежде, что к возрождению архитектурного шедевра XVIII века рано или поздно приступят. Реставраторы провели кропотливую работу по идентификации этих деталей, чтобы выяснить их историческое месторасположение в интерьере церкви. Из 54 фрагментов золоченой резьбы собрали одну створку Царских врат. Там же обнаружили двух ангелов, отдельно их ручки и ножки. Когда их вызволили и приложили к деталям, сохранившимся на куполе алтарной сени, оказалось, что все совпало.
— Концептуально сегодня существует два направления реставрации. Если в общих чертах, то это воссоздание и консервация. Некоторые страны, например Польша, Германия, Россия, в послевоенные годы успешно работали в направлении именно воссоздания. Объясняется просто: это самые разрушенные во время войны страны.
Концепция ленинградской школы реставрации — дотошное, кропотливое восстановление интерьеров и фасадов на основании исчерпывающей документации и аналогов. Я думаю, что как у немцев, поляков, так и у нас другого выхода просто не было. Но сейчас мы уже понимаем, что воссоздание невозможно без некоторой доли фантазии. Документов на все не хватает. Какие–то детали всегда ускользают. На старых фотографиях есть одна стена и нет трех других — их приходится сочинять.
В остальной Европе другая теория. Она сформулирована Венецианской хартией 1964 года, которую Россия тоже подписала, но пока не очень–то выполняет. Если говорить коротко, она предписывает полные утраты не восполнять — только обозначать. А когда это очень необходимо, то утраты должны быть восполнены в другом материале и визуально отличаться от оригинала, чтобы посетитель, приглядевшись, понимал, что вот это XX или XXI век, а вот это — XVIII или XIX.
Сейчас, когда мы почти восстановили пригороды, все больше и больше становится популярной европейская концепция. Мы в Агатовых комнатах решились на это и получили в 2014 году престижный приз "Европа Ностра" в номинации "Сохранение наследия". А сейчас идем по тому же пути в церкви. Все–таки ее сохранность довольно велика, несмотря на два пожара, которые там были в 1820 и 1863 годах. Мы имеем памятник с наслоениями последующих реставраций. Однако эти реставрации проводили такие известные архитекторы, как Стасов или Видов, например. Не стыдно их тоже подчеркнуть и выявить.
— Ожидаю окончания работ с некоторой внутренней дрожью. Потому что другого такого смелого решения в городе просто не знаю. Это практически абсолютное сохранение оригинала. Хотя там, где без этого нельзя обойтись, восстанавливаем. Например, иконостас был практически утрачен. Осталось всего четыре иконы из 114. Но это важный, сакральный элемент для храма, и мы решили по акварели XIX века его воссоздать. Конечно, не пытались по маленькому рисунку Эдуарда Гау восстановить те же самые иконы — это нереально, это все равно была бы наша фантазия. Но главное — будет сохранена организация пространства и цветовое решение, присущие православному храму.
Все, что воссоздано, делалось в другом материале. И даже подчеркнуто выглядит по–иному. В Агатовых комнатах надо присмотреться, чтобы увидеть, что дополнено. Здесь это видно сразу. Таким образом мы даем понять: "Вот, господа, это — позолота XVIII–XIX века. А вот это мы восполнили для формообразования. Для того чтобы восстановить эстетику этого места и дать понять, как это выглядело когда–то". Вот строгое следование Венецианской хартии.
— Создан совет, в который входят опытные теоретики и практики реставрации, специалисты Академии художеств, представители реставрационных институтов, КГИОП и сотрудники нашего музея. Мы не новички в реставрационном процессе. И наш девиз — сделать грамотно, так, чтобы восстановленный памятник читался как книга. Или как человек. Можно, конечно, сделать пластическую операцию, губы ему увеличить, волосы нарастить, не знаю, что еще. Вроде бы и красиво выглядит, но чуть–чуть поближе подойдешь — и сразу видишь, что все это медицинские ухищрения. Так что не надо стирать какие–то страницы. Пусть все будет различимо.
— Мы продолжаем восстанавливать Екатерининский дворец. Следующий за Арабесковым Лионский зал по своей красоте может соперничать с Янтарной комнатой, на мой взгляд. В годы войны полностью разрушен, декоративное убранство уничтожено. Его стены когда–то были отделаны лазуритом и обтянуты золотистым шелком, изготовленным в Лионе. Сейчас на той же самой фабрике изготавливают точную копию. Такой же шелк, с той же толщиной нити. Надеюсь, что первые посетители увидят это великолепие в конце мая.
Продолжается реставрация Александровского дворца. По своей значимости он сравним с Екатерининским, однако находился в довольно печальном состоянии. Поэтому мы его закрыли и делаем реконструкцию.
Мы были уверены, что дворец прочный и придется заниматься только интерьерами. На самом деле оказалось, что все не так просто. Там есть и трещины в стенах, и участки ослабленного фундамента. Пришлось с этим повозиться. Мы на 1,2 м углубили подвалы. Вся приемная зона для посетителей будет располагаться в подвальном помещении.
Когда реставрируешь огромный дворец площадью около 12 тыс. м2, хочется сделать его удобным для посетителей. Чтобы в нем были все современные технические средства — от кассовых терминалов до охранных систем. Это должно отвечать уровню европейских музеев. Уверяю, так и будет. Но это невероятно тяжелый объект.
— Проблема пропускной способности дворца существует. Рискну сказать, что мы единственный музей в России, где эта проблема стоит так остро. Конечно, в Эрмитаже посещаемость выше. Но там и площадей в 10 раз больше. И Петергоф принимает больше посетителей. Но они в основном едут в парк, к фонтанам.
А к нам люди приезжают не ради парка, а посмотреть Янтарную комнату. Одну маленькую комнату в середине Золотой анфилады. Причем туда нет никаких отдельных ходов — нужно пройти всю анфиладу. Поэтому у нас самые экстремальные условия для приема посетителей.
Мы настойчиво предлагаем посетителям другие опции. Говорим: "Сходите в наш Музей карет — это одна из лучших, если не лучшая, коллекция императорских коронационных экипажей. Сходите в Музей Первой мировой войны — единственный в России. Сходите в Музей средневекового оружия, вот он тут, неподалеку, в Арсенале". Нам отвечают: "Обязательно сходим, но после Янтарной комнаты". Поэтому эти миллионы выстраиваются в очередь.
Первый раз мы вздрогнули, наверное, в 2016 году. Не ожидали такого наплыва. При этом у нас разделен вход: организованные туристы заходят с одной стороны, неорганизованные — с другой. Они друг друга не видят, и им кажется, что как–то мало людей заходит во дворец. А на самом деле народа в 2 раза больше.
— У нас поставлены турникеты, которые считают количество вошедших. Мы рассчитали все риски и определили максимальное количество людей, которое может находиться во дворце с учетом требований безопасности, — 950 человек. Но если учесть, что у нас 150 человек персонала, которые постоянно там находятся, то число посетителей уменьшается. Исходя из этих параметров и регулируем поток.
В этом году, когда мы стали считать и жестко контролировать вход, стало чуть–чуть полегче. Почувствовали, что можем это регулировать. И дальше будем действовать так же. Да, будут очереди, увы. Люди же живые. Им нужно попасть во дворец, и не только залы посмотреть, но и чашку кофе выпить и, извините, в туалет сходить. Кроме того, по пути они останавливаются, задают вопросы. Им интересно — и это правильно! Они же не автоматы.
В шутку коллеги говорят: "Оптимально было бы сделать транспортер. Чтобы человек вставал на ленту и с равномерной скоростью двигался по анфиладе". Это, конечно, шутка. Но вот я была недавно в Тауэре, в Лондоне. У них там, видимо, те же проблемы. И они действительно сделали транспортер в королевской сокровищнице! Встаешь — и тебя везут мимо всех королевских корон и скипетров. Хочешь не хочешь — не остановишься, не спросишь.
— Нет, надо просто разумно к этому подходить. С помощью современного оборудования, например, решили проблему с китайскими туристами. Еще 2 года назад любой китаец, даже официант из ресторана, мог по нашей анфиладе вести экскурсию. И рассказывать при этом что угодно. Ходят легенды об этих текстах! Теперь мы вообще не пускаем к себе китайских гидов. Вместо этого даем каждому китайскому туристу наушники с аудиогидом. Текст написан сотрудником нашего музея, и мы в нем уверены.
Или, например, мультимедийные экраны. Вот Музей Первой мировой войны — там много мультимедиа. И это не потому, что мы бравируем использованием современных технологий. Просто он невелик по площади — всего 950 м2, а задачу надо решить глобальную. Первая мировая! Объем информации — сумасшедший. На экранах можем показать информацию по всем значимым битвам. Как это сделать на стендах и в витринах? Никак.
Дворец — интерьерный музей, это надо учитывать. Он рассказывает о том, какая архитектура господствовала в тот или иной период правления Романовых, какие вещи они коллекционировали, какие ткани использовались для обивки мебели. И это не очень сочетается с информацией на мультимедийном экране. В исторических интерьерах экраны нужно размещать в стороне — если это вообще необходимо. Ведь интерьеры говорят сами за себя.
Персона
Таратынова Ольга Владиславовна
Фото: Георгий Семенов
