О проблемах реставрации Преображенской церкви на острове Кижи Общественность Петербурга не очень обратила внимание на решения 34-й сессии ЮНЕСКО (август-2010, Бразилия), связанные с Кижским погостом и знаменитой на весь мир Преображенской церковью. Тем временем в печати появились выступления, негативно описывающие состояние тамошних дел. Разъяснить ситуацию мы попросили главного специалиста института «Спецпроектреставрация», который десять лет назад был назначен федеральным архитектором Кижей, Владимира РАХМАНОВА. В беседе с обозревателем «Санкт-Петербургских ведомостей» Ольгой КРОТКОЙ участвовал также Иосиф РАША, главный инженер фирмы «Стройреконструкция», которая 20 лет работает в музее «Кижи». – Владимир Степанович, почему вы не отвечаете на сущую информационную войну? Рахманов: – Поначалу сел за ответ, да обнаружил: чтобы объективно разобрать все придуманное и откровенно лживое, нужно слишком много времени. Расчет оппонентов как раз и был на то, что работа встанет. Мы решили игнорировать навязываемые публичные дискуссии и продолжать работать по утвержденному направлению. – Что же происходило вокруг Кижей в последние годы? Рахманов: – К 2000 году стало ясно, что надо куда-то двигаться – в архитектурном направлении, в инженерном... Министерство культуры решило собрать всех деревянщиков и дать возможность поговорить между собой на профессиональном языке. В итоге около полутора лет на эту тему рассуждали. Отрабатывали разные позиции. Суть предложений питерской группы реставраторов (в нее входили представители и головного, московского, института «Спецпроектреставрация», и вятичи, и карелы) была такова: использовать существующий каркас. Хватит спорить, надо было его вводить или нет. Он стоит. Предшественники пытались удержать аварийную церковь разными способами, но выбрали этот. Конечно, памятник пострадал (работы в 1981-м вела организация не реставрационная), но мы видим, что каркас церковь держит. А состояние самих бревен стало резко ухудшаться после того, как сняли обшивку, поскольку дальнейших укрепительных мероприятий не провели. Кроме того, возводили храм на месте старой церкви на действующем кладбище, без фундаментов... – Кстати, вас упрекают – якобы порушили исторический фундамент... Рахманов: – Его фактически не было. Солидных фундаментов делать не могли по этическим соображениям, ставили на валуны по месту. Образно говоря, между могилками. Значительный вес нового храма очень быстро проявил себя – церковь стала неравномерно проседать по вдавливаемым в мягкий грунт валунам. В последующие сто лет неоднократно пытались ее выравнивать, покапывали там, сям, но рука не поднималась потревожить могилы предков и устроить нормальные фундаменты. Мы сейчас фундамент делаем. Из-за уважения к могилам под церковью работы велись малыми захватками. Если косточки встречались – перезахоранивали, как полагается. Сейчас фундамент практически готов, видимая его часть будет сложена из тех же самых валунов. Требование оппонентов положить природный камушек так, как он лежал раньше, – из области фантастики. Полная некомпетентность. – Вернемся немного назад. Вокруг чего шли споры реставраторов в начале века? Рахманов: – Вокруг степени сохранения подлинных деревянных конструкций и методов дальнейшего сохранения. Элементы сильно разрушены. Менять целиком? – приведет к новоделу. Вычинять пошарпанный, жучками поеденный или гнилой кусок и на его место вставлять протез? – все равно залезем в здоровую древесину. А как протез себя поведет с годами? Как же сохранить побольше старого? Каким методом собрать затем старое и новое воедино? Рецепта готового в мире нет. Как не найдено лекарство от рака. Очень похожая картина. Дерево – элемент природы, оно подвержено многим болезням, как и человек. Хочется, чтоб жило, а лекарства нет. Искали разные нестандартные варианты консервации дерева, до 2000 года велись исследования, но ни к чему хорошему не привели даже по искусственной обработке новой древесины, а тем более старой. Двадцать пять лет труда, например, лаборатории Горшина, показали: если есть малейшая возможность не применять методы искусственной защиты природного элемента – не применяйте. Только чисто конструкционные: следите, чтобы не попадала вода туда, куда не надо. Чтобы элементы не перегружались. Если опять сравнивать с человеком, да еще в возрасте, то самое элементарное: потеплее одевайся, не мочи голову, не студи ножки. То же и с храмом. Кровли чтобы не протекали. Снизу чтобы бревна в землю не уходили. Траве и высоким деревьям не позволяйте расти около стен. В деревянном зодчестве законы проверены веками. Многие вещи нами даже непонимаемы. По всем сегодняшним расчетам, строение какое-то не должно стоять, не должно жить – а оно живет. Стоит. – Значит, «улучшать» нельзя. Что же делать? – Единственное, что реально, — полная переборка церкви с максимально возможной щадящей вычинкой элементов. Тут два способа. Первый – разобрать полностью единовременно, заменить негодные элементы и собрать заново. Второй – не разбирать сразу, а, опираясь на тот самый каркас, применить так называемый лифтинг: разделив церковь на несколько частей, используя инженерный прием и конструктивные особенности строения, приподнять на месте каждую часть поочередно на 10 – 15 сантиметров и начать реставрацию снизу, постепенно двигаясь наверх. Сразу всю церковь поднять нельзя, сруб весит почти 400 тонн, возникнут местные повреждения. Каждый способ имеет плюсы и минусы. Но целесообразно сохранить силуэт церкви на годы реставрации на своем месте. Так минимизируются риски, поскольку разбирается в реставрацию только малая часть строения. Можно в любой момент остановиться без опасности для основного объема церкви, чтобы искать решение неизбежно возникающих проблем. А разобранные элементы не будут лежать в штабелях в ожидании реставрации, разрушаясь в непривычных температурно-влажностных условиях. – Оппоненты называют этот аргумент «потаканием туризму»... Раша: – Ханжество – преуменьшать экспозиционную ценность объекта. Я был на Кижах в октябре, у причала стояло восемь теплоходов. Каждый из четырехсот пассажиров одного теплохода (в год туда приезжают около 180 тысяч человек) уносит с собой фотографии храма, а не кучи сложенных бревен! Рахманов: – Два года обсуждали методику реставрации с использованием лифтинга, было выработано задание на проект (кстати, наши нынешние оппоненты участвовали в дискуссии и подготовке документации). Методика была утверждена на уровне министра культуры. Как раз Иосиф Раша создавал инженерную систему разделения церкви на части и подъема их одна за другой. Идея ярусной разборки была и у тех, кто вводил каркас. Она позволяет, кроме всего прочего, работать с любым ярусом по необходимости. Мы перепроверили систему многократно. Действия, начатые в этом году по нижнему ярусу церкви, подтверждают: все работает как часы. У меня стопроцентная уверенность, что ничего «не грохнется». Если надо, назначайте очередную экспертизу. Правда, мы уже устали от них. Полтора года нас трепала Главэкспертиза Госстроя России, после того как в 2001-м был утвержден эскизный проект. Он неоднократно рассматривался на научно-методических советах МК РФ с уточнением общей направленности работ... – Почему же ваши коллеги стали так резко выступать против? Раша: – Причины самые земные. Оппоненты оказались отстранены от объекта и, соответственно, от финансирования. Рахманов: – В 2010 году финансирования объектов деревянного зодчества практически не было. А на Преображенскую церковь дали, и столько, сколько надо. Нас не только пытаются уличить в неправильных действиях, но и намекают на злоупотребления. Но мы же существуем в системе постоянных проверок! Давно бы уже посадили, если что. Раша: – Действуют и личные качества людей... Главный оппонент архитектор Александр Попов в 1980-е годы провел решение Политбюро о разборке Преображенской церкви и раскатке ее на пригорке за подписью Лигачева. Лишь благодаря жесткому афронту, который был дан музеем этому решению, оно не воплотилось в реальность. Рахманов: – Единовременная раскатка исключает другие варианты ведения работ. Поиски новых, лучших. Парфенон реставрируют уже 25 лет и не торопятся, святое это для них. Для нас Преображенка не меньшая святость. Раша: – И еще: когда мы уйдем, у последователей будут все основные и полные проектные материалы и объект для того, чтобы продолжать работу. А не куча бревен. Рахманов: – Учтите, что работать там нормально можно только летом, а осенью и зимой – лишь в ватных штанах и рукавицах. Причем одним топором и долотом мало что удастся сделать. Поэтому мы поставили условие: прежде всего, как всюду в Европе, построить мастерские. Реставрационный комплекс. Где щадящим образом, не торопясь, работать. – Среди упреков вам есть и такой: надо все делать так же, как предки делали. Рахманов: – Реставрировать – не строить. Наша задача: максимально сохранить старое. Принцип использования только простейшего плотницкого инструмента не всегда здесь приемлем. Кроме того, есть разные подходы к реставрации. Одни за то, чтобы новый элемент был неотличим от старого и выполнен по старой технологии. А другие считают: надо видеть, где старое, а где новое. Рубить, приближаясь к технологическим приемам и процессам, в которых храм возводился, теоретически можно. Однако сама церковь ремонтировалась за столетия несколько раз, технологии и инструменты менялись. Мы выбрали приемы конца XIX века, которыми еще владеют нынешние плотники. Но структурная обработка, технологическая обработка древесины будет характерна нашему периоду. Она и станет той «краской», которая выделит сделанное сегодня. Специалист увидит. А туристы – нет. Что методически не противоречит реставрации памятников деревянного зодчества. В конце концов, в России 90 процентов памятников реставрировано именно так. – Еще вам вчиняют отсутствие документации. Рахманов: – Это неправда. Вся документация в полном соответствии с действующим в России-матушке положением. Более 30 томов. Нас же каждый год проверяют разные отечественные и международные организации. Объект государственный. Уровень ЮНЕСКО. Столько контроля, столько разных условий! Если их не пройти, никогда финансирование не откроют. Везде юристы проверяют многократно все документы. Утверждаемая часть, определившая направленность реставрации, имеется полностью, рабочие чертежи разрабатываются поэтапно, на год-два. Создавать окончательный комплект документов дальше – трата времени и денег. Слишком много непредвиденного. Реставрационный заводик мыслили построить за полтора года, а строили шесть. Раша: – Зато, по оценке ЮНЕСКО, ни в одном мировом музее под открытым небом реставрационного комплекса такого уровня нет. Когда закончится реставрация Преображенской церкви, этот комплекс станет важным технологическим центром в Заонежье. Рахманов: – Постоянно возникает что-то новое в знании об объекте. С этих позиций смотрим и на рекомендации, которые идут от ЮНЕСКО и ИКОМОС (Международный совет по сохранению памятников и достопримечательных мест. – Авт.) Мы открыты для всех доброжелательных предложений. Но еще раз: точки зрения на процессы реставрации в мире разные. Одинаковых элементов в памятнике нет, как в природе двух одинаковых бревен не бывает. Надо спасать старое. Новые элементы не будут абсолютной копией утраченного. Необходимо как можно дальше уйти от новодела. – Но ЮНЕСКО адресует свои замечания вам, а не государству. Раша: – Надо понимать, что там чиновники очень высокого уровня. Их задача – организация и координация, проверка согласованности нашей документации и практики с международными основополагающими актами. Они рассматривают ситуацию в интересах своих структур. Их заключения – образцы высокого дипломатического искусства. Но всегда в их позиции есть задача, которую надо решать в будущем и с их помощью. Рахманов: – Оппоненты создают вокруг документов ЮНЕСКО и ИКОМОС много мифов и прямых подтасовок. Ну что нам могут посоветовать по части вычинки бревна, если нет международных общепринятых рекомендаций? И быть не может. В Италии условия одни, в Норвегии другие, у нас третьи, в Японии четвертые. Культура, традиция – везде все разное. Прочие же заключения таковы, что при желании легко выстроить и целиком положительную и целиком отрицательную картину. Вот весь комплект документов последней сессии ЮНЕСКО и отчет миссии ИКОМОС – изучайте сами.
